Путешествие в Европу было делом нелегким. До начала XX века существовало три основных способа передвижения: во-первых, по суше на лошадях, во-вторых, по морю на кораблях, в-третьих, с середины XIX века по железной дороге. Долгое время самым распространенным и надежным видом транспорта оставались конные экипажи. Дешевле всего было ездить «на своих», то есть в личном экипаже, со своим кучером и собственными лошадьми. Но способ этот был очень медленный, надо было постоянно останавливаться и давать лошадями отдохнуть, так что еще до имения дотащиться было возможно, но до Европы уже вряд ли.

Значительно более быстрым и популярным было передвижение на почтовых или перекладных лошадях. Такая езда была возможна только по почтовым трактам, оборудованным специальными станциями. Право пользования этим видом транспорта давала специальная бумага – подорожная, которую можно было получить, например, в местной полиции. Если человек ехал по своим личным делам, за подорожную надо было платить, если же по делам службы – платило государство. Приехав на почтовую станцию, путешествующий показывал бумагу и получал (а чаще всего не получал, и ему предлагали подождать) лошадей, причем порядок получения и количество лошадей зависели от его чина и звания. Иногда приходилось ждать долго, вновь прибывающие пытались первыми получить лошадей и угрозами, и подкупом, и просто силой, и хорошо еще если у смотрителя была красавица дочка, чтобы скрасить унылое ожидание. И все-таки это был наиболее быстрый и надежный способ. Можно было обойтись и без всего этого, просто наняв частным образом экипаж, но это было и гораздо дороже и менее надежно.

После пересечения границы ситуация не слишком менялась. В немецких государствах также пользовались почтовыми услугами, и жаловались на нерасторопность смотрителей. В других странах чаще всего нанимали лошадей, причем цена и сервис заметно разнились от страны к стране. Главнокомандующий Москвы в войну 1812 года Ф.В. Растопчин в семидесятых годах 18 века путешествовал по Пруссии. Трудности с передвижением начались сразу после пересечения границы: «Тут начинается прусское владение, немецкий язык и курс терпения. Несчастный русский путешественник, плачь и сокрушайся о ямщиках! Забывай, что лошадь может скакать рысью!»

Ростопчин горько сетовал на бесконечные придирки, проволочки, вымогательство и пьянство, царившие на почтовых станциях. Однако, главная проблема заключалась прежде всего в медлительном немецком национальном характере. «Никогда немец, почтовый извозчик, - жаловался он, - будь он молод до безумия, пьян или влюблен, не проедет в час, по хорошей дороге, более одной мили. …а если, по несчастью, едешь после обеда в воскресенье, почтовый извозчик отыщет всюду, где пирушка с музыкою и где пляшут… сия неподвижная почта называется экстрапость, то есть чрезвычайная почта»; «Почта сия есть мучение несносное, а почтмейстер тиран бесчеловечный. Ни просьба, ни ласка, ни слезы, ничто его не трогает».

Подобное путешествие могло сильно отравить путешественнику радость открытия Европы. Так, Н.М. Карамзин проделал на перекладных долгий путь по России, прежде чем добрался до границы. «Дорога меня измучила», - писал он. Шел беспрерывный дождь, он «нигде не находил хороших кибиток». «Все меня сердило. Везде, казалось, брали с меня лишнее; на каждой перемене держали слишком долго». В Нарве ему дали негодную кибитку, «лошадей скверных» и едва он отъехал от города, у повозки его проломилась ось и все оказались в грязи под дождем. «Этого еще мало: пришел какой-то Полицейский, и начал шуметь, что кибитка моя стояла среди дороги. Спрячь ее в карман! сказал я с притворным равнодушием, и завернулся в плащ. Бог знает, каково мне было в эту минуту! Все приятные мысли о путешествии затмились в душе моей»». С такими трудностями он добирался из Петербурга до Риги пять дней.

Ситуация была ненамного лучше и в других странах, и в другие эпохи. Так в середине XIX века будущий военный министр России Д.А. Милютин описывал свою поездку по датским владениям следующим образом: «Всю ночь тащились в тесном нашем экипаже по плохой дороге, с беспрестанными остановками, то для уплаты шоссейного сбора (там, где было шоссе), то на таможенных заставах, то у шинков, которых не пропускал наш возница».

Путешествие по Европе было делом не только не простым, но, порой, и опасным. Много проблем представляли разного рода грабители и бандиты, «специализировавшиеся» на путешественниках, неизбежно возивших с собой крупные суммы денег, необходимые для длительного проживания вне дома (относительно безопасным европейское путешествие становится только со второй половины XIX века), затрудняли передвижение и войны, раздиравшие Европу, и религиозные распри, и политические интриги.

Путешественники прибегали к разного рода хитростям: так в конце XVII в. один английский путешественник, чтобы не быть ограбленным и убитым, путешествуя по Европе переодевался в Богемского крестьянина, одевал самую дешевую одежду, а свои немалые средства прятал в обувь. Ходить было трудновато, зато эта мера позволила ему живым и невредимым добраться до пункта его назначения – Италии. Известному русскому архитектору В.И. Баженову повезло меньше. По дороге из Венеции в Париж на него напали разбойники. Правда, ему удалось благополучно от них спастись и даже заявить на них в полицию, за что они, рассердившись, долго гнались за ним «в намерении убить». Впрочем, эта информация еще нуждается в проверке, так как содержится в рапорте в Академию художеств, вместе с просьбой прислать еще денег, так как эта неприятное происшествие, - пишет Баженов, - «принудило меня иметь лишние издержки, ибо должен я был нанимать для безопасности провожатых солдат».

Гораздо чаще, чем от разбойников страдали путешественники от мелкого жульничества и нечестности местных жителей, старавшихся заработать на наивных иностранцах. Известная своим салоном и знакомством с Пушкиным Зинаида Волконская оставила о себе необычную память во Флоренции, в которой она провела меньше дня, так как была страшно возмущена раскрывшимся обманом при получении лошадей для экипажа. Она немедленно в негодовании уехала в Рим, правда, успев написать жалобу, которая сохранилась в государственном архиве Флоренции и по сей день.

Плохие дороги, которыми особенно «славилась» Италия, также были причиной дорожных переживаний. Английский путешественник писал родственникам домой в Лондон о превратностях путешествия: «Наша карета находилась в постоянной и неотвратимой опасности быть потерянной со всем багажом; а дважды нам приходилось нанимать дюжину быков и столько же людей, чтобы вытащить ее из тех дыр, в которые она попадала». А сподвижник Петра I П.А. Толстой, пересекавший в 1697 г. Альпы, выразился кратко, но точно – «путь зело прискорбен и труден».

В Европу можно было и плыть, и это считалось более легким, быстрым и приятным способом достигнуть заветной цели. Такая возможность появилась после открытия Петром I окна в Европу и строительства Санкт-Петербурга. Сначала парусные суда, а с начала 19 века пароходы, отправлялись из Кронштадта в Англию, Германию, Скандинавские страны. Довольно рано это сообщение стало регулярным, уже в 1840-е годы ежедневно можно было отплыть в Любек, а один раз в неделю – в Лондон. Путь занимал от 4 дней до двух недель, все зависело от погоды. Н.В. Гоголь вспоминал о своем плаванье: «Наше плавание было самое несчастное: вместо четырех дней пароход шел целые полторы недели по причине дурного и бурного времени и беспрестанно портившейся пароходной машины».

Многие не упускали случая поиронизировать над неудобством бытовых условий - Карамзина привел капитан английского судна и показал ему «каюту, очень изрядно-прибранную» и «постелю, сделанную как гроб, и в утешение объявил, что одна прекрасная девица… умерла в ней горячкою». С легкой руки Карамзина многие последующие путешественники называли корабельную койку «гробиком». И все-таки это было не сравнимо с тяготами ночевок на постоялых дворах.

Приятность подобного путешествия омрачалась только морской болезнью, которая была наказанием для всех без исключения, но проходила через непродолжительное время и быстро забывалась. Карамзин писал: «Как мучительна, ужасна морская болезнь! Кажется, что душа хочет выпрыгнуть из груди; слезы льются градом, тоска несносная…». Публицист П. Анненков с содроганием вспоминал это «невыразимо мучительное чувство… весь внутренний человек мой выхлынул наружу, но это не возбудило ни малейшего внимания сотоварищей моих». Правда, последний и его «сотоварищи», возможно, были наказаны за то, что хорошо повеселились в Кронштадте перед отплытием, где за один вечер «пропили целую неделю безбедного существования в Германии».

Существовали и свои особые традиции поведения во время для путешествия. Карамзин рассказывает, что его случайный попутчик дал ему множество советов, как вести себя в публичной коляске в Европе. Необходимо было, прежде всего, «занять место в середине, и естьли будут со мной дамы, потчивать их всю дорогу чаем и кофе». Действительно, светские нравы позволяли некоторые вольности в особых условиях дороги. Книга хороших манер инструктировала, что «Во время путешествия нет надобности ни в представлениях, ни в строгом городском этикете. Не входя в фамильярности со спутниками, не следует отказываться от вежливых сношений в короткий период совместного пребывания в вагоне или на пароходе. Даже строгие англичане сбрасывают свою чопорную холодность и вступают в разговор».
Путешественникам всегда свойственно жаловаться на тяготы дороги. Еще бы, ведь она, особенно такая длительная, какой она была до изобретения железных дорог, отдаляет счастливый момент знакомства с той страной, в которую ты едешь, или радостные минуты возвращения домой. Многочисленных жалоб, которыми полны записки путешественников, можно было бы избежать, если только не торопиться на место, а попытаться получить удовольствие от самой дороги. Тогда, воспоминания о поездке были бы радостью, как у одного русского помещика, запомнившего совсем иное: «Я ехал в колясочке, запряженной в одну лошадь, и нисколько не торопил моего кучера; беспрестанно останавливался, шел пешком, лазил по горам, садился, - одним словом, утопал в наслаждениях».