Поездка в другую страну – это всегда непросто. Сложности оформления документов, тяготы дороги, финансовое бремя, чужой язык, все это не могло не осложнять жизнь путешественника. Вознаграждался же он знакомством с иной культурой, сокровищами искусства, красотами природы, новыми пейзажами. Русский человек, выезжая в Европу, прежде всего мечтал о встрече с прекрасным миром, знакомым ему по книгам, путеводителям, рассказам друзей. Но скоро выяснялось, что Европа - не музей, она населена людьми, с их своеобразными традициями, непривычными нравами и общение с ними является важнейшей составляющей путешествия. Более того, по признанию многих, именно общение с народами, населяющими различные страны, и составляло часто главную прелесть подобной поездки.

Первоначально отзывы об общении с иностранцами были преимущественно благожелательными. Причины были просты. Первые путешественники, число которых исчислялось единицами, выезжали в Европу, как правило, с вполне конкретными целями и задачами, как представители крепнущей и усиливающей свое влияние страны. Петр I, отправлявший в конце XVII - начале XVIII вв. дворян в Европу, требовал от них подробных отчетов о своем там пребывании. Принимали таких посланников на всякий случай очень любезно, показывали им лучшие стороны европейской жизни, да и их задачей было изучить иностранные нравы, прежде всего, с целью заимствования того лучшего, что там было. Так что общение получалось легким и приятным, как и отзывы. Так, государственный деятель петровской поры П.А. Толстой сохранил самые положительные впечатления о европейцах. «Неаполитанцы мужеска полу к приезжим форестиерам, то есть к иноземцам, ласковы и приветны…» - писал он. Вот как встречали его в судейской палате: «… все судьи против меня встали, и отдали мне поклон, и с великою учтивостию меня приветствовали, и, показав все вещи, которые иноземцу надлежит видеть, также с честию меня отпустили». Общение было формальным, обходительным, Европа - скорее музеем, чем реальностью, а ее население - живыми экспонатами.

К концу XVIII века появляется новый тип путешественника: это русский аристократ, образованный, знающий иностранные языки, прекрасно знакомый с европейской философской мыслью и литературой; даже никогда не побывав в Европе, он знает ее как свою вторую родину. Для него общение с другими народами не представляет большой сложности, он слишком хорошо их знает. Типичным представителем этой породы можно считать Н.М. Карамзина. За границей он чувствует себя как дома, встречается с выдающимися людьми своего времени, не стесняясь приходит в незнакомые дома, легко устанавливает контакты. Задумав посетить известного немецкого писателя Х.-М. Виланда, с которым он, естественно, знаком не был, но любил его произведения, Карамзин добивается своего с решительностью достойной восхищения. Какие уж тут межкультурные трудности! Несколько раз ему говорят, что писателя нет дома, после чего он, недолго думая, приходит в дом в 8 часов утра. Происходит долгий диалог, во время которого молодому русскому несколько раз указывают на дверь (к его искреннему удивлению), но побеждает молодость. Виланд, смирившись, соглашается на встречу, заявив «мне нравится ваша искренность; и я вижу еще первого Руского такого, как вы».

В этот период немногочисленные русские путешественники, аристократы и интеллектуалы, чаще всего пользовались благосклонностью европейцев, с которыми им приходилось общаться. Московский генерал-губернатор во время Отечественной войны 1812 г., человек острого и иронического склада ума, Ф.В. Ростопчин, рассуждая по поводу доброжелательного отношения к русским, приводил следующий эпизод. Немецкий почтмейстер, на дворе которого он остановился, был страшно обрадован, что встретил русского. Он сообщил Ростопчину: «Я к вашей нации имею отменное уважение. Когда войска ваши были в Берлине, моя жена там оставалась; к ней поставили постоем калмыков, и она думала, что они ее съедят. Но что же вышло? Они ей никакого вреда не сделали». «Принесшая бутылку пива почтмейстерова дочь лицом своим уверила меня, что калмыки стояли у матери на дворе и что она ими была довольна», - усмехается Растопчин.

Проблемы в общении начинаются в период, когда путешествие за границу становится делом обычным, во время либеральных реформ Александра II, широко распахнувшего дверь в Европу, когда на смену путешественнику-аристократу, подготовленному к этой встрече всем предшествующим образованием, приходит массовый турист, представляющий самые разные сословия, накопивший достаточно денег для подобного визита. Толпы русских начинают стекаться в крупные европейские города и на популярные курорты. Многие из них, воспитанные на идее преклонения перед европейской культурой и образом жизни, впервые оказавшись в незнакомой среде, чувствовали себя здесь чужаками. Вот как, например, описывал И.С. Тургенев поведение русских, оказавшихся в подобной ситуации: «Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости ... Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал ... «Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», - казалось, говорил этот уторопленный взгляд ... Проходило мгновение - и снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоумением». Смесь надменности и неуверенности чаще всего была проявлением непонимания своего места в европейском мире.

Меняется и отношение европейцев к русским. Они все больше воспринимаются как денежные мешки, недалекие и невоспитанные, но крайне выгодные для бизнеса. Тот же Тургенев в «Вешних водах» писал, что во Франкфурте, начиная с мая месяца, когда в Германию приезжало много русских, во всех магазинах увеличивались цены, получившие название «русские» или «дурацкие» цены. Ф. М. Достоевский, отправившийся, кстати, в Европу на продолжительный срок с молодой женой с целью экономии денег, отмечал, что «Русским вообще ужасно хочется показать в магазинах, что у них необъятно много денег».

Неподготовленность новых русских туристов к европейской жизни, незнание языка и окружавших их реалий, частенько приводили к межкультурным конфликтам и нелепым ситуациям. А.Я. Панаева - замечательная женщина своего времени, в доме которой собирались все выдающиеся писатели середины 19 века: Толстой, Достоевский, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Островский, Некрасов, словом, в полном составе учебник литературы для средней школы. Ее описание поведения русских в Берлине наглядно иллюстрирует трудности в общении с местными жителями. Начать с того, что ее соотечественники постоянно шокировали чинную немецкую публику и нарушали правила хорошего тона. Так, за обедом русская компания шумно и эмоционально общалась, распивая шампанское по случаю встречи, чем страшно раздражала чинных, «точно деревянных», горделивых прусских офицеров, в гробовом молчании поедавших свой обед. Рассказала она и об истории, приключившейся в Берлине со «злосчастным» помещиком Заикиным. Помещик этот отправился в путешествие для «изучения Европы», не зная ни французского, ни немецкого языков, и не имея ни малейшего представления о прусских законах. «На первом шагу своего изучения Европы Заикин должен был заплатить за свою любознательность 400 талеров», - пишет Панаева. Дело было в следующем. Приехав в Берлин он пригласил к себе с улицы женщину и она прожила в его номере больше недели. В результате, при расставании они не сошлись в цене и «злосчастный» помещик очутился в берлинской тюрьме. Пришлось раскошеливаться. Естественно, такое путешествие произвело крайне неприятное впечатление на помещика, заключившего, что лучше сидеть дома. «Другу и недругу буду отсоветовать ступать ногой в этот Берлин, - говорил злосчастный помещик. – Это дневной грабеж, какая это Европа, да у нас в Москве ничего подобного нет!»

Чем более массовым становилось европейское путешествие, тем больше возникало сложностей в общении с местными жителями. Многие просто не принимали и агрессивно не хотели понимать чужую культуру. И. А. Гончаров рассказывает о матросе Фаддееве, не дававшем спуску никаким иностранцам. «Он внес на чужие берега свой костромской элемент, - писал Гончаров, - и не разбавил его ни каплей чужого. На всякий обычай, непохожий на свой, на учреждение он смотрел как на ошибку, с большим недоброжелательством и даже презрением… Как он глумился, увидев на часах шотландских солдат, одетых в яркий, блестящий костюм, то есть в юбку из клетчатой шотландской материи, но без панталон и потому с голыми коленками! «Королева рассердилась: штанов не дала», - говорил он с хохотом, указывая на голые ноги солдат… Каким презрением обдал он английского купца, нужды нет, что тот смотрел совершенным джентльменом! Какое счастие, что они не понимали друг друга! Но по одному лицу, по голосу Фаддеева можно было догадываться, что он третирует купца, как какого-нибудь продавца баранок в Чухломе». Конечно, в этих условиях трудно говорить о взаимопонимании между народами.

По мере нарастания потока туристов и расширения его социального состава все больше усиливалась тенденция к тому, чтобы замыкаться в обществе своих соотечественников, стараться вдали от дома создать некую Россию в миниатюре. С одной стороны, в Европу ехать было надо – для поддержания статуса в обществе, для того, чтобы иметь темы для застольных бесед, чтобы не отстать от соседей, приобщиться к общему движению. С другой стороны, чужие люди и их непонятные обычаи пугали и вызывали чувство дискомфорта. Вот и приходилось выезжая в другую страну выбирать места массового скопления русских. Многие европейские столицы и известные курорты имели сложившиеся колонии русских, свои «русские» традиции, постоянные места сборов для общения. Так, Баден-Баден во второй половине 19 века был одним из таких мест. В центре его находилось так называемое «русское дерево», у которого ежедневно собиралась пестрая компания соотечественников, заводились знакомства, обсуждались последние сплетни, перемывались косточки вновь прибывшим русским. Не странно ли, что русские девушки выезжали за границу в поисках русских же женихов! Но это было именно так.

Случались и казусы, когда утрачивалось ощущение места и времени. Так, герой рассказа Чехова, находясь на немецком курорте, так разгорячился хорошим пивом и увлекся беседой с русским приятелем, что и вовсе позабыл, где он находится. Ворвавшись на середину бодрого немецкого праздника, он забрался на стол и что есть мочи закричал: «Ребята! Не… немцев бить!» Хорошо еще, что никто вокруг не понимал по-русски и все обошлось. Другие чеховские персонажи вообще не решаются выехать из России, опасаясь, прежде всего, встречи с незнакомыми и непонятными иностранцами. Один из них уговаривает приятеля решиться на этот поступок, другой ему возражает: «- Да ты очумел, Илюшка! Что мы там с немцами делать будем? – Там не немцы, а французы! – Один шут! Что я с ними буду делать? На них глядючи, я со смеху околею! При моем характере я их всех там перебью! Поезжай только, так сам не рад будешь… И оберут и оскоромишься…» Победил здравый смысл и дальше трактира в Курске приятели так и не добрались.

И все-таки именно люди, с их повседневной жизнью, странными обычаями, непохожими традициями, отличными нравами, оставались главным в европейском путешествии. Герой тургеневской «Аси» говорит о том, что его «занимали исключительно одни люди», он «ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания» произведений искусства. «Зато лица, живые, человеческие лица – речи людей, их движения, смех – вот без чего я обойтись не мог». Интерес к людям, положительный настрой, желание понять окружающих тебя людей, всегда были важнейшими слагаемыми успешного общения. В сочетании же с подготовленностью к восприятию, знанием языка и культуры другой страны, подобный настрой гарантировал приятное путешествие.