У блинов было свое особое место на русском столе. Это был поминальное обрядовое блюдо. Их также часто ели в пост. Домострой упоминает блины как постное блюдо и как праздничное, а умение готовить блины считается автором навыком, необходимым любой хорошей хозяйке. И все-таки на фоне остальной выпечки блины проигрывали. В перечне блюд, подававшихся патриарху Адриану в конце XVII века, они занимают незначительное место. Для сравнения: папошник (разновидность кулича) упоминается в нем 341 раз, пироги 329 раз, оладьи 263, пряжья 260, а блины всего 10 раз. Возможно, в народе они пользовались большей популярностью, но такого рода свидетельств не сохранилось.

С XVIII века блины потихоньку проникают в масленичные торжества. В журнале «Подденьщина», изданном в 1767 году говорится о том, что никогда «в таком излишестве не приготовляют блинов и пряженого, как в сие заговенье».

«Сатирический Вестник» в 1790 году в шуточных стихах, посвященных празднованию масленицы, упоминает и старые и новые символы праздника:

Вот вам румяная и жирная богиня,
Обжорства и питья и драк всех героиня,
… Пришла к желудкам всем блаженная их доля,
В лепешках, в пряженцах, в блинах, в оладьях — воля!

А «Карманная книжка для приезжающих на зиму в Москву» (1791) приводит обновленный перечень праздничных блюд: «Масленица – такое время, в которые многие думают обратить свой желудок в запасный магазин масла, молока, яиц, блинов и пряженцов… Из этого выходит то, что сколько ложек масла влито в желудок, столько потом выпивается бочек микстуры». «Подобных едунов называли маслоглотами».

С XIX века начинается безраздельное царство блинов. Уже Пушкин, подчеркивая патриархальность семейства Лариных, сообщает, что у них «на масленице жирной водились русские блины». Русская литература вообще немало способствовала распространению образа блинов как праздничного блюда. Она подвела своего рода идеологическую базу под их употребление на масленицу, закрепив образ древнего масленичного блина как символа солнца.

Великая сила искусства, а литература в России всегда обладала большой властью над людскими умами, превратила скромное обрядовое блюда в знак, символ и образ, сделала его своего рода знаменем славянского язычества: «А сегодня настоящий царь, витязь и богатырь Москвы - тысячелетний блин, внук Дажбога. Блин кругл, как настоящее щедрое солнце. Блин красен и горяч, как горячее всесогревающее солнце, блин полит растопленным маслом, - это воспоминание о жертвах, приносимых могущественным каменным идолам. Блин - символ солнца, красных дней, хороших урожаев, ладных браков и здоровых детей. О, языческое удельное княжество Москва! Она ест блины горячими, как огонь, ест с маслом, со сметаной, с икрой зернистой, с паюсной, с салфеточной, с ачуевской, с кетовой, с сомовой, с селедками всех сортов, с кильками, шпротами, сардинами, с семушкой и с сижком, с балычком осетровым и с белорыбьим, с тешечкой, и с осетровыми молоками, и с копченой стерлядкою, и со знаменитым снетком из Бела озера.» (А.И. Куприн. Юнкера).

Чеховская шутливая «масленичная проповедь» делает праздничный блин живым и осязаемым: «Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки... Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот...» (А.П. Чехов. О бренности).

Поедание блинов на масленицу превратилось в своеобразный спорт, чему немало способствовал общий дух обжорства, традиционно царивший на этом празднике. Иностранцы не переставали удивляться русской страсти к «блиноедству». Чеховский «глупый француз» решает, что русский купец решил покончить собой странным образом – объевшись блинами, и пытается его спасти. Лесковский немец Гуго Пекторалис, обладатель «железной воли», умирает, подавившись блинами. И все-таки трудно было устоять перед этим лакомством, пусть уже в начале XX века его и признали вредным для здоровья. Американка Элеонора Прей, жившая длительное время во Владивостоке, в письме от 1912 года жаловалась: «Идет масленичная неделя, и, соответственно, люди едят блины с икрою. Как жаль, что я на диете, ведь я так люблю эту трудно перевариваемую смесь блинов из гречневой муки со сметаною, икрою и сырою рыбою – ты даже не представляешь себе, как это замечательно. После такой еды не возражаешь против полутора месяцев поста».

В XIX веке некоторых местах еще продолжали придерживаться старых традиций, например, в Сибири, где, как часто бывает в случае отрыва от родных мест, в среде переселенцев произошла своего рода консервация старых устоев: «Тaм вместо блинов подaют жaреное из тестa нa мaсле, похожее нa пирожное и нaзывaемое хворостом. Несмотря нa стaринный обычaй употребления хворостa, блины мaло-помaлу вытесняют его из своего кругa. Было тaм обыкновение возить по улицaм огромной величины корaбль с пaрусaми и снaстями, постaвленный нa нескольких вместе сколоченных сaнях, зaпряженных 20 лошaдьми. В нем сидели нaряженные скоморохи, медведь и госпожa мaсленицa. Весь этот снaряд нaзывaлся честной мaсленицею. Он возился по улицaм в сопровождении толпы мaльчиков и любопытного нaродa».

Но победа блинов была предопределена, и в народный язык вошло новое выражение «блинная неделя». Блины, как кукушонок из гнезда, вытеснили все другие старые пищевые традиции масленицы, сохранив только переедание и неумеренность, возведенные в абсолют и нашедшие религиозное оправдание в следующем за ней Великом посте.

Традиция – вещь живая и подвижная. Она порой сохраняется веками, но трансформируется с течением времени, обновляясь и видоизменяясь. Это процесс естественный и правильный, вероятно, без этого не было бы столь значительной устойчивости, иначе традиция стала бы косностью и изжила себя. Сегодня стало модно не созидать или сохранять, но все восстанавливать в старых формах. Однако, нет никакого смысла возвращаться «к истокам» и заменять блины на масленичном столе хворостом или пряженцами. Сегодня царь масленицы – блин, символ солнца, это красиво и поэтично, и пусть так и остается.

В праздновании масленицы отчетливо прослеживаются историко-культурные «слои», отражающие этапы развития человечества. Первобытный, заключающийся в связи с солнечным циклом, в возжигании костров, почитании предков, буйстве и разгуле, ряжении в шкуры животных, объедании (у первобытного человека было не так много способов выразить себя и обозначить праздничное настроение, изобилие еды было одним из наиболее вероятных способов отметить особые дни в году). Земледельческий добавил к этому связь с сельскохозяйственным циклом, радость возрождения природы и молитвы об урожае, изменил и конкретизировал пищевые традиции, связав их с продуктами скотоводства и земледелия. Религиозный (христианский) нашел идейное оправдание перееданию, сделав его подготовкой в посту, «заговением», добавил идею прощения и милосердия.

Мы привычно рассматриваем Россию и русские традиции в отрыве от окружающего мира. В этом подходе нашли отражение национальные особенности отношения к этому миру: смесь комплекса неполноценности, ощущения, что мы находимся «на задворках Европы», и высокомерия, «мы не такие как все», у нас особый путь развития. Если же находим общие черты, то они непременно попадают в разряд заимствований. Однако, надо помнить, что существуют и общие истоки, общий путь развития, более широкий и древний, чем общеевропейский, обусловленный закономерностями человеческого бытия, тем единым путем, которым шли народы, избравшие тот или иной тип хозяйствования и культуры.